Притворщик - Страница 28

– Шутник, твою мать... – и он отключился.

Налив себе чаю, я закурил, откинувшись к стене, вспоминая прошедший день. Отпритворявшись прислугой и увидев все, что было надо, я вернулся в кабинет Толмачева, поменял второй раз за вечер внешность, теперь – на свою собственную и вернул свободу сидевшему в стенном шкафу, связанному с кляпом во рту официанту. Беднягу так достало все случившееся с ним, что первое время после освобождения он даже не мог говорить, только мычал и дергался. Однако он быстро пошел на поправку, получив оговоренный гонорар и еще тысячу евро сверху «за испуг». К нему быстро вернулись речь и хорошее настроение, и он даже выразил искреннюю готовность повторить это упражнение в любое удобное время за такие деньги. Вскоре он ушел, катя перед собой столик. Вернулся Гена в моем обличии, очень недовольный тем, что его оторвали от фуршета с офисными дамочками. Несколько раз звонил Степаныч, намекал на какие-то обстоятельства и требовал немедленной встречи. Я пообещал совпасть с ним через два часа на Войковской. Потом позвонила Марина, разговор получился немного странный.

– Вы совсем забыли обо мне, Станислав.

– Разве такое возможно?

– Выходит, возможно. Что собираетесь делать сегодня вечером?

– Работать.

– Жаль, а я хотела познакомить вас с родителями.

– Наши отношения уже настолько серьезны?

– Вы даже не представляете себе, насколько.

– Я обязательно перезвоню вам, Мариночка, – и соврал. Менее всего на свете я собирался сегодня встречаться с ней и ее семьей. Пришло, знаете ли, время серьезно поговорить с нашим бравым адмиралом. Именно поэтому я и отослал его черт знает куда, чтобы спокойно и без суеты пробравшись к нему домой, подождать его возвращения с несостоявшейся встречи и задать кое-какие вопросы. Степаныча ожидал приятный вечерок – что-что, а развязывать языки я умею...

Я научился этому еще в Афгане, куда влетел сопливым восемнадцатилетним пацаном, после того как меня с треском выперли с истфака МГУ за многочисленные прогулы и «не достойное советского студента поведение в быту». Я попал, как красиво писали тогда в газетах, на «опаленную землю Афганистана» сразу после окончания месячного курса молодого бойца и загремел в разведбат мотокопытной дивизии.

Не знаю, какому идиоту пришла в голову мысль посылать на войну только-только прошедших карантин пацанов, с горем пополам научившихся мотать портянки, ходить туда-сюда строевым шагом с песней и один-единственный раз выполнивших на стрельбище упражнение номер один из автомата (из положения лежа, тремя патронами по ростовой мишени). Трудновато, знаете ли, было выжить, сражаясь с теми, кто научился стрелять и ходить одновременно... Что касается меня, то просто повезло с учителями. И первым из них был командир моего отделения, Костя Буторин.

Я тогда оказался единственным «салагой», назначенным во второе отделение первого разведвзвода. Не успел я разместить в прикроватной тумбочке свои нехитрые пожитки, как в палатку заглянул узбек-ефрейтор и радостно сообщил:

– Спортгородок иди, салага хренов, комод тебя долбить будут.

Я сказал: «Есть» и отправился на поиски спортгородка. У закрепленной на турнике груши приплясывал дочерна загорелый крепыш с косой челкой и лицом трудновоспитуемого подростка. Увидав меня, он прекратил ее избиение, открыл в удивлении рот, и с криком: «Ну, ни хрена себе!» бросился меня обнимать, даже не сняв перчаток. Я тоже узнал его. Двумя годами раньше мы встречались с ним в полуфинале союзного юношеского первенства «Трудовых резервов». Два раунда он рвал меня как Тузик грелку, а в третьем то ли подустал, то ли просто зевнул, и мне удалось его уронить.

«Долбить» меня он, конечно же, не стал, вместо этого представил всем старослужащим роты как своего лучшего друга и посоветовал желающим отдохнуть в госпитале постараться меня обидеть.

Вечером того же дня мы выпили водки из его личных запасов в кустах за спортгородком, и он коротко и емко разъяснил мне, кто я и куда я умудрился влететь.

– Чему учил нас дедушка Ленин? – удобно расположившись на корточках, как умеют только зэки со стажем и жители Средней Азии, Костя угостился привезенной мною из Союза сигареткой и продолжил: – Правильно, детки, учиться, учиться и еще раз учиться. Был бы ты, Стас, не таким мудаком, сейчас бы в Крыму с телками отдыхал, вино пил...

– А сам-то?

– А что я? У меня было на выбор, или в Красную армию, или на зону за драку с нанесением побоев средней тяжести на дискотеке. Вот я и выбрал, до сих пор не уверен, что правильно.

– Что, все так хреново?

– Все гораздо хуже. Я-то хоть полноценную учебку прошел в Коврове, а ты?

– Что я?

– Ничего ты, полное ничего. Стрелять, ножом работать, бой вести не умеешь, а самое главное, не знаешь, как себя вести.

– А как?

– Почти как на ринге, в смысле, булки не расслаблять, а то... Помнишь, как тогда в Краснодаре я зевнул, а ты с правой в челюсть угадал, – он говорил о прошлом с мечтательной улыбкой. Что интересно, борцы и боксеры увечат друг друга со всей дури в ринге или на ковре, а после боя злость проходит, они кореша и друг за дружку – горой. В отличие от тех же фигуристов и шахматистов, те друг другу по жизни враги, все славу поделить не могут... – Только это ни хрена не ринг, Стас, здесь правил нет, и рефери, если что, тебя не спасет. А потому, – он отхлебнул, запил водой и передал мне кружку. – Месяц ты, как молодой, на боевые ходить не будешь. Чему успею, научу. А дальше все от тебя зависит. Тут не универ, двойки не ставят, сразу в «двухсотые» переводят.